ТИХОЕ ДЕСЯТИЛЕТИЕ:

"- Ах, разве знают в вашем несчастном народе, как можно любить друг друга? Страх, усталость, недоверие сгорят в тебе, исчезнут навеки, вот как я буду любить тебя. А ты, засыпая, будешь улыбаться и, просыпаясь, будешь улыбаться и звать меня - вот как ты меня будешь любить. И себя полюбишь тоже. Ты будешь ходить спокойная и гордая. Ты поймешь, что уж раз я тебя такую целую, значит, ты хороша. И деревья в лесу будут ласково разговаривать с нами, и птицы, и звери, потому что настоящие влюбленные все понимают и заодно со всем миром. И все будут рады нам, потому что настоящие влюбленные приносят счастье.

ДРАКОН: Что он ей там напевает?

ГЕНРИХ: Проповедует. Ученье - свет, а неученье - тьма. Мойте руки перед едой. И тому подобное".

Непривычно видеть в любви реальную силу, способную противостоять фашизации. Только ничего другого в распоряжении человечества нет.

Индукция фашистских отношений тем и страшна, что любую организованную силу включает в свою систему. Ребята, объединяющиеся в "группы действия" для борьбы с панками, неизбежно превращаются в панков под другими названиями. Также неизбежно приводит к усилению власти и влияния руководящего аппарата любые административные меры, направленные на сокращение этого аппарата. Также... впрочем, мы достаточно поговорили о перерождении.

Любовь и дружба - единственные человеческие отношения, не всегда попадающие под условия теоремы. Дело здесь в глубине и устойчивости связей, существующих между близкими людьми. Связи эти могут оказаться даже прочнее, чем возникающие при индукции; так друзья или влюбленные образуют систему относительно более устойчивую, чем фашистское общество. Недаром, высокопоставленный тормансианин говорит: "Нам нужен прибор для распознавания и последующего вылущивания возрастных ассоциаций, неизбежно повторяющихся у всех без исключения людей. У многих они настолько сильны, что создают устойчивое сопротивление внедрению мудрости и воспитанию любви к Великому". Недаром, любой фашистский режим пытается внушить своим гражданам, что их главный долг - пожертвовать во имя государства всем. В особенности - любовью.

Но если индукция не может пойти в одну сторону, она неизбежно пойдет в другую. Или фашизация, или индукция коммунистических отношений любви и дружбы. И желания учиться и трудиться. Опять - классическая триада "шестидесятников".

Конечно, поверить в силу фашизма легче, чем в силу любви. Вообще, в дурное верится легче, "потому что повседневный опыт количественно набирает больше плохого... зло убедительнее, зримее, больше действует на воображение. Фильмы, книги и стихи Торманса несравненно больше говорят о жестокостях, убийствах, насилиях, чем о добре и красоте, которые к тому же труднее описывать из-за бедности слов, касающихся любви и прекрасного".

Теме любви посвящены сотни книг. Но вспоминаются немногие, и те преимущественно написаны в прошлые века. отсутствие хороших современных книг о любви объяснить не трудно. Можно ограничиться лежащими на поверхности рассуждениями. Во-первых, за прошедшие тысячелетия тема практически исчерпалась, поэтому и перестала привлекать внимание крупных писателей. Во-вторых, виновата общая дегуманизация и деромантизация общества. Какая в наше время любовь? "А я съем бутылочку, взгромоздюсь на милочку".

Но попробуем взглянуть с другой стороны. Большинство моральных запретов, действующих в обществе, так или иначе связаны с сексуальными отношениями. Религия была призвана найти, объяснить и защитить своим авторитетом эти запреты, а также - обосновать возможность изредка обходить их. Последнее важно: не будь сексуальные ограничения тверды и незыблемы, общество развалилось бы, но будь они абсолютно незыблемы, общество развалилось бы еще быстрее. Поэтому амбивалентность, двойственность этических норм изначально присуща любому человеческому мировоззрению.

Итак, любовь всегда была связана в общественном сознании с религией. Наиболее естественно сочетались они в античном мире. Эрос почитался в древней Греции как "могучая сила, все оживляющая", как первоначальная сущность более древняя, чем мир и бессмертные боги. Служение эросу воспринималось как праздник. Любящие выполняли не только свои желания, но и священный долг служения Афродите.

Христианство, объявив эротику греховной, разорвало античный симбиоз любви и веры. Подчеркиваем: ортодоксальная церковь считает грехом ЛЮБЫЕ сексуальные отношения. Амбивалентность проявляется лишь в утверждении, что избегающий любого греха неизбежно впадает в грех гордыни. Но для того, чтобы воспринять подобное разрешение, требовалось определенная доля свободомыслия, не характерного для средневековья. Вероятно, недиалектичность, прямолинейность, закоснелость церковной морали были одной из главных причин массового распространения психических заболеваний, многие из которых были явно связаны с сексуальными комплексами. (Классический пример - ведовские процессы. Инквизиторы Шпренгер и Инститорис в "Молоте ведьм" утверждают: "Речь идет о ереси ВЕДЬМ, а не колдунов: последнее не имеет особого значения".)

Новое время и особенно ХХ век подорвали корни христианской религии, ОСТАВИВ В СИЛЕ ХРИСТИАНСКУЮ МОРАЛЬ. Этические нормы восходящие к Христу, если не к Моисею, попали в конституции всех европейских стран, превратившись тем самым в юридические законы. Даже "моральный кодекс строителя коммунизма", даже отношения между людьми будущего в большинстве советских фантастических романах - христианские по сути своей. (Исключение составляют книги И.Ефремова)

Обратите внимание: классическое христианство по крайней мере как-то пыталось объяснить свои несуразные запреты. Сейчас те же запреты остались в силе, причем никто не пытается их объяснить. Сложилась совершенно неестественная ситуация, чреватая гораздо более болезненными общественными явлениями, чем средневековые: религия перестала играть роль регулятора сексуальных отношений, в то время как все ограничения, ею созданные, действуют.

В этой обстановке возникло два противоположных общественных течения, проявляющихся в искусстве, науке, в повседневной жизни.

Первое сохранило и упрочило запрет на сексуальность, объявив общепринятые нормы поведения вечными и незыблемыми, а любое отклонение от них - извращением. Это течение характерно, например, для нашей страны.

Другое, альтернативное направление - полный и демонстративный отказ от всяких сексуальных запретов, отрицание даже теоретической возможности существования каких-либо моральных критериев в этой области - возобладало в странах северной Европы. "В Швеции с основами сексуальных отношений знакомят уже в средней школе; изображение полового акта в различных вариациях можно увидеть и в витрине стокгольмского магазина, и в кабинете делового человека, и в кино". (А.Гульга "Пути мифотворчества и пути искусства" "Новый мир", No 5, с.227)

А.Гульга называет это "деградацией и извращением секса". Каких-либо доказательств он не приводит. С этой точкой зрения можно согласиться, а можно и спорить. Однако, оставим скандинавам их проблемы. У нас вполне хватает своих.

Понятно, что какое бы течение не закрепилось в официальной культуре, в обществе продолжают существовать оба. Принятый в нашей стране строгий запрет на всякое изображение эротики, на распространение любой информации, касающейся взаимоотношений полов, все равно, научной ли, художественной ли, привел лишь к вытеснению этой информации в общественное подсознание. Так, наряду с официальной культурой возникает - и со временем приобретает определяющее значение - "культура подворотни". Поведение подавляющего большинства людей опирается на более всеобъемлющую "культуру подворотни". (Хотя бы потому, что большинство вопросов, связанных с сексуальной тематикой, официальные средства массовой информации просто игнорируют, а свято место, как известно, пусто не бывает.) Соответственно, появляется и нарастает разрыв между реальными общественными отношениями и изображением их в официальной культуре.

Один из героев "Очага на башне" детский писатель Ляпищев говорит Вербицкому: "Долдоны эти, думаешь, меня читают? Зря думаешь. Даже слыхом не слыхивали. Они либо вообще не читают, хватает им плеера в ухо и видика в глаз. Либо вылизывают Кафку, Борхеса, Гессе... а ведь чтобы их читать надо быть мудрым! Они организуют опыт, а если опыта нет, получается лишь презрение к тем, кто во что-то верит. Мне приятель говорил, учитель: шмакозявки с седьмого класса сосать приучаются. Понимаешь? Ее спрашивают: зачем? Скучно, говорит, очень: уроки, собрания... Ей говорят, ну любили бы друг-дружку по-человечески, уж на крайний-то случай. Он что, настаивал? Нет, я предложила сама. Вы что, не понимаете? До брака надо хранить чистоту, это же капитал. А одна добавила: так надежнее, не будет последствий. Четырнадцать лет, Валериан! А я пишу как гуляли ученики ПТУ Надя и Сережа, ему нравилось,какая она красивая, какая у нее чистая, нежная кожа, и он наломал ей сирени, и она покраснела, а он, преодолевая застенчивость, взял ее за руку, и она не отняла руку и спросила: тебе нравится твоя работа? А он ответил: да, я горжусь своей работой, только мастер у нас немно-ожечко консерватор. И мне говорят: все очень неплохо, но есть сексуальные передержки. Например, кожа. Причем тут кожа?! Пусть ему нравятся ее глаза".

Справка: по данным медицинского обследования до 80% ленинградских школьниц-старшеклассниц живут половой жизнью.

Итак, официальная культура изображает по ее мнению романтическую, возвышенную, неземную, а на деле - ханжескую любовь. "Культура подворотни" термин "любовь" вовсе не применяет. Сексуальные отношения, и ничего более.

"- Знал одну такую. Приехала к нашему, а его чего-то не было. Ну, покатил с ней таун осматривать, впервые в Питере... Знаешь, такая цыпа, ходит по ниточке, и ничего ей не смей... А ведь знаю, что сучка, видно же... Вечером зашли поужинать, я ее упоил чуть, так она как полезет!

...Жизнь пошла, мать-перемать... То сопромат грызешь, то двигатели, то закон божий... Многие, конечно, херят это дело, так ведь олухи нигде не нужны, потом локти искусаешь... Свободная минутка выдастся - что делать ? С чтива рвать тянет, книжки все, дай волю, пожег бы, надоело читать... Телик врубишь - или воспитание какое, или дурак с микрофоном прыгает, дурацкими шутками дураков веселит - молодежная программа... Идешь, встретишь такую вот, выпили... сунул, вынул и пошел... опять за работу, очухался, человеком стал, а не буквоедом каким... У девок - то же..."

Та любовь, которая изображается в официальной культуре, давно уже не существует. Таким образом, официальная культура создает и распространяет МИФ. В наше время это понимают почти все. Зато почти никто не желает понять, что "культура подворотни" тоже описывает несуществующие взаимоотношения и, следовательно, ТОЖЕ РАСПРОСТРАНЯЕТ МИФ.Только другой. Причем оба мифа сходятся в одном: НАСТОЯЩУЮ ЗЕМНУЮ ЛЮБОВЬ они отрицают.

Вполне естественный результат: разбив античный синтез духовного и телесного в любви, человечество разложило прекрасное на две уродливые составляющие. И не имеет значения, что превалирует в официальной культуре - ханжество или цинизм - если и то и другое отрицает любовь.

Все мы привыкли к термину "сексуальная революция". А если попытаться понять его по другому? Не как уродливое существующее, а как светлое желаемое? Что это будет?

Любовь без цинизма и ханжества.

Открытая, чистая и честная.

И спокойная, без постоянного страха.

Полная и открытая информация даст сексуальную грамотность. Знание психоанализа приведет к пониманию комплексов и умению справляться с ними.

Тогда будут возможны и школьные "дни посвящения". Они существуют и сейчас в извращенной форме, в той же подворотне, а станут праздником любви и красоты. Может быть, тогда и не понадобится пятнадцатилетним использовать противозачаточные средства гормонального воздействия. Может быть, тогда и произойдет четкое разграничение эротики - сексуальной любви и любви для рождения ребенка. Наступит понимание того, что обе формы существуют и обе они необходимы человеку и человечеству.

Творчество В.Рыбакова - одна из попыток создать новый синтез, показать настоящую любовь, единственную силу, противоречащую фашизации.

В сущности и "Дерни за веревочку" и "Очаг на башне" - книги о любви. Рыбаков признает существование циничной "культуры подворотни". Немало страниц его книг отданы изображению этой культуры, пересказу ее мифов, под влиянием которых в большей или меньшей степени находятся все его герои за исключением, быть может, Андрея Симагина. Любой другой вариант был бы ложью.

"Она всего боялась, ожидая лишь зла. Лишь себя видела доброй наивной и чистой. Не верила ни словам, ни поступкам. Можно было биться головой о стену - смотрела насмешливо". Это про Асю, главную героиню "Очага на башне". А вот Шут и Лидка из "Дерни за веревочку":

"- Ты к ней как к замечательному чуду природы, она к тебе как к лопуху и мямле. Ты к ней: лебедь моя белая, красавица ласковая... она к тебе: когда ж ты меня опрокинешь, лохарь, скучно ж! Никто, кроме мазохистов, никого не любят. Лидка вот никого кроме себя не любит. Потому и со мной. Я ее тщетными свойствами о сопереживании не утомляю, за жисть беседовать не лезу и ей не даю - ей и хорошо... Каждый сам по себе, на досуге совокупляемся..."

Во власти другого мифа Дима, главный герой повести: "Сегодня я Ее увижу,... и будет две недели, прекрасных, осиянных ее присутствием две недели, ослепительные и мгновенные, как вспышки молний... две недели с человеком, чье каждое слово пьешь, словно нектар, захлебываясь от восхищения и благодарности, пьянея лучшим из богами и людьми придуманных способов, когда абсолютно уверен - Ей тоже хорошо, она не посматривает украдкой на часы, не посмеивается про себя..."

Не посмеивается. А вот ее мысли: "Слизень... А она еще звала его к себе, пыталась растормошить, позволяла притрагиваться к себе этому кастрату". Мы ничего не узнаем из повести о Ней. Человек без души, предавший Диму? Может быть, да.

А если нет? Если она просто из тех, сломанных "мифом подворотни"?

Идея нового синтеза, отрицающего обе псевдокультуры, впервые появляется в повести "Дерни за веревочку". В "Очаге на башне" она звучит в полную силу.

Я не буду цитировать. Невозможно переписать в критическую статью десятки страниц. А отрывки... они неизбежно покажутся либо слащавыми, либо неуместно развязными. О любви невозможно рассказать в одном маленьком эпизоде. Чтобы почувствовать Рыбаковский синтез, нужно полностью прочесть "Очаг на башне".

И в романе и в повести любовь гибнет.

Смерть Инги заставляет вспомнить крапивинский образ молний. Случайность, глупая случайность. Ингу сбивает машина. Машину бабка Юрика вызывает к своей дочери, которую сама же довела до сердечного приступа. Сам Юрик после встречи с фашиствующими молодчиками не мог добраться домой. А на краю города он оказался, потому что Лариса выгнала его. Случайности. Которые группируются в закономерности.

Инферно.

Опять альтернатива: либо одна индукция, либо другая. Если любовь не сможет изменить общественные отношения, общественные отношения уничтожат любовь.

Любовь Аси и Симагина в романе "Очаг на башне" умирает медленно и мучительно. Но тоже неестественно. Валерий Вербицкий, воспользовавшись результатами работы Симагина, меняет сознание Аси, заставляя ее разлюбить.

Рыбаков показывает последний всплеск умирающей любви. Читать это трудно, цитировать невозможно.

Потом быстро углубляется "воронка" - необратимая ситуация, где каждый шаг ведет в пропасть. "Ну вот и все. Вот и пропал для меня Симагин". - говорит Ася. Начинается переоценка ценностей, такая, которая уже сама по себе - уже предательство. Его и себя. Приходит одиночество. И как будто освобождение.

Ася кажется себе умнее, лучше, естественнее. Прежние отношения даже не вспоминаются как счастье. Ведь их "не может быть". Значит была не любовь - глупость. Опять миф! Люди двадцатого века все время путают разум с рационализмом.

Ася идет до конца. Она прерывает беременность. Отдается Вербицкому. Даже брошенная всеми она отказывается вернуться, хотя бы выслушать Симагина. Дает ему пощечину за предложение помочь, используя тот самый метод, который - без спросу - применил Вербицкий.

Симагин говорит: "Человек ломается, чуть надави. Не сломанный человек - это ребенок, он еще не боится каждую ситуацию решать творчески, вкладывая всю душу, как совершенно неизвестную и жизненно важную, а у взрослых - внеэмоциональный инструментарий, технический набор стереотипов". О ком это он? О себе? Об Асе? Наверное, обо всех.

Рыбаков не желает навевать иллюзии. Настоящая любовь не только редка. Она хоть и всесильна, но абсолютно беззащитна. И раз нет ничего вечного в этом мире, она обречена на смерть.

Тогда, значит, лучше не любить?

Проще.

"- Одно дело,- полуобернувшись сказала Ася,- зная, что угасание неизбежно, раздувать огонь. Другое дело - сложить руки. Раз все уйдет - пусть уйдет безболезненно и дешево! А как обесценить? Да не вкладывать себя. И не вбирать в себя. Это, собственно, одно и то же. Значит, будет вкладывать лишь тот, кто с вами, а вы соблаговолите попользоваться. А когда начнется угасание, с полным правом закричите: Эгоисты, плохо старались! Не сумели! Это удел очень слабых людей, Валерий".

Для Рыбакова любовь - это всегда созидание. Другого. "Но ведь не только он ее создал. И она создала его. И когда он распоряжается собой - тем самым и ею. Всем, что в нем от нее. Без ее ведома нечестно этим распоряжаться".

Любовь - это и созидание других. Например, других общественных отношений. "Женщина всегда больше вкладывает в мужчину. А мужчина в мир". Любовь и вселенная. "Древнее земли и неба, древнее бессмертных богов".

Дымок и Симагин любят даже тогда, когда все уже кончено. Я в третий раз в этой главе повторяю свою мысль: индукция идет обязательно. В одном направлении или в другом. Дымок спасает любовь Лиды и Шута. Это, оказывается, тоже была настоящая любовь - под маской мифа. Случается и так. Повесть "Дерни за веревочку" заканчивается словами: "Колька и Лидка Шутихины назвали сына Димой". В эпилоге Дмитрий Николаевич Шутихин спасает человечество от эпидемии каллистянского энцефалита. Прием довольно дешевый, характерный для молодого Рыбакова. Авторскую мысль, однако, он выражает. Мир спасла любовь.

В романе "Очаг на башне" автор обходится без подобной примитивной символики. Ниточка, протянутая от нашего времени к коммунистической реальности "Мотылька" там едва заметна. Но она есть.

"Итак, Марк Крысобой, холодный и убежденный палач, люди, которые, как я вижу,- прокуратор указал на изуродованное лицо Иешуа,- тебя били за твои проповеди, разбойники Дисмас и Гестас, убившие со своими присными четырех солдат, и, наконец, грязный предатель Иуда - все они добрые люди?

- Да,- ответил арестант".

Литературное произведение непременно содержит в себе драматический конфликт, который является источником движения всего повествования. В сущности, он сводится к древнему, еще дохристианскому мифу о Боге и Сатане: сталкиваются две силы, олицетворяющие Добро и Зло. Борьба этих сил образует сюжет.

В наши дни появляется все больше книг, в которых экспозиция не только определяет особенности конфликта, но и активно влияет на его внутреннюю структуру, превращаясь из нейтрального "места действия", фона повествования в сюжетообразующий элемент. В одну из сил зла.

Это явление можно связать с глубоким социальным размежеванием. "Молчаливое большинство" в обстановке острой борьбы индукции фашизма и противоиндукции коммунизма начинает объективно способствовать фашизации. И чем дальше, тем более явно, активно и осознанно. "Не бойся врага. В худшем случае он может тебя убить. Не бойся друга. В худшем случае он может тебя предать. Бойся равнодушных. Они не убивают и не предают, но только с их молчаливого согласия совершаются на Земле предательства и убийства". (Бруно Ясенский)

"Молчаливое большинство" - всегда часть экспозиции, социальный фон, на котором происходит конфликт. Вот почему в произведениях описывающих мир "второй волны", нет надобности специально изображать фашистские отношения. Раз они везде, они проникают в книгу еще на уровне экспозиции.

Вот почему из современной литературы начало исчезать ОЛИЦЕТВОРЕНИЕ Зла. Кто служит силам Сатаны в железняковском "Чучеле"? Никто! И все. Весь класс, в котором учится героиня. В известной мере, все общество.

Но Бог и Сатана образуют неразрывное единство. Если Зло рассеяно в мире, то значит и светлые силы должны быть или везде, или нигде. Поверить в первое трудно. И появляются книги в которых нет драматического конфликта, потому что начисто отсутствует Добро.

Еще чаще автор выдумывает Добро, а заодно и Зло. Таков Сашенька Родкин. Помните: "Кто-то должен создавать шумовую завесу?" Именно так она и создается: сюжетообразующий конфликт опирается на борьбу вымышленного добра с вымышленным злом. В Сашенькиной поэме "Хорошо у нас на БАМе" силы Сатаны олицетворяет молодой прораб. "Он неопытен и строг. Еле держит молоток".

Однако, оставим в покое псевдокультуру и ее творцов. Будем говорить о тех, кто изображает реальную, а не придуманную жизнь. Если силы Зла задаются экспозицией, то нравственная позиция автора, его видение мира, его концепция исторического развития проявляется прежде всего в том, как он описывает Добро.

"Можете ли Вы представить себе разбор "Идиота" Ф.М.Достоевского без анализа образа князя Мышкина? Какую оценку поставили бы Вы ученице, если, разбирая пьесу А.Н.Островского "Гроза", она не коснулась бы образа Катерины? Как можно разбирать "Ромео и Джульетту" В.Шекспира, коснувшись основных героев лишь слегка?" (Р.Быков Письмо Л.Ф.Сущенко "Юность", No 9, 1985)

Настало время поговорить о главных героях книг В.Рыбакова. Дымок из "Дерни за веревочку", Мальчик и Девочка из "Первого дня спасения", Андрей Симагин из "Очага на башне"...

Кто они, эти люди?

Спасение?

"Ему казалось, если приласкать мир, мир станет ласковым. Но это он придумал только потому, что любил ласкать - так же, как любил дышать".

"Любил ласкать - так же, как любил дышать". Мне кажется, что это лучшая характеристика Андрея Симагина. У каждого своя доминантная черта характера, определяющая личность. Симагин безгранично добр.

В одной из последних глав к нему приходит девятилетний Антон. Ася была матерью-одиночкой, Симагин, полюбив ее, сумел стать для Антона отцом и другом. Когда любовь умерла, вернее, была убита, Ася сказал сыну, что Симагин предал их: уехал и не желает встречаться.

"- Мама меня обманула?

Симагин глядел ему в спину, Антошка стоял неподвижно и ждал ответа.

- Нет,- сказал Симагин. Антошка молчал...- Нет, Антон, она не обманула тебя. Она сама верит в то, что говорит. Она больна".

Надеюсь, что человеку далекого будущего такое поведение покажется единственно возможным. У нас оно вызывает недоумение.

Нет, мы не можем отрицать, что герой ведет себя естественно: Андрей Симагин, каким на протяжении всего романа рисует его автор, ответить иначе не мог. И удивляет нас не изображение поступка, а сам поступок. Может быть, правильнее сказать - сам Симагин.

Образ этот неоднозначен. Мы увидим еще, что абсолютная доброта не есть абсолютное добро. Но эталоном человечности Симагин остается всегда.

Как и Мальчик в "Первом дне спасения". Разница в том, что Мальчик пришел извне, а Симагин рожден в нашем мире. Возможно, именно поэтому "Письма мертвого человека" все еще остаются предупреждением.

К сожалению, чем более недосягаемой кажется нам нравственная высота человека, тем сильнее мы стараемся его унизить. И читатели называют Симагина дураком, юродивым, блаженным. Человеком с инфантильной психикой. Достается и автору, которого обвиняют в нечеткости морально-эстетической концепции или - что гораздо больнее - в отсутствии таланта.

Здесь достаточно сказать, что неправдоподобен созданный автором литературный образ. "Я не верю" - в науке не аргумент. А в искусстве? Если читатель не верит, значит виноват автор, не сумел убедить? Так?

Но почему читатель не верит именно Симагину, в то время, как образы Роткина, Вербицкого, Ляпишева воспринимаются как вполне правдоподобные? И почему неприятие столь активно?

"Может быть, вам бросится в глаза, что даже странно вести себя так резко, когда ведь речь идет только о чисто теоретическом исследовании",- говорит о подобной реакции З.Фрейд.

Так что, слишком категоричное отрицание образа Андрея Симагина отнюдь не служит доказательством неудачи автора. Скорее - наоборот.

Другой важный аргумент в пользу Рыбакова - литературная традиция. Абсолютной новизны не бывает. Самая революционная научная теория опирается на классическое наследие и без него теряет смысл. Точно так же самое новаторское произведение искусства неразрывно связано с шедеврами прошлого. В этом сущность творчества: художник балансирует по лезвию, с одной стороны которого - застой, повторение пройденного, регресс, а с другой - разрыв с историей, потеря смысла работы, утрата каких-либо разумных критериев ее оценки - и тоже неизбежный регресс. Развитие заключено в диалектическом единстве новизны и традиции.

Новизна образа Симагина заключена уже в том, что герой, олицетворяющий Добро, показан в условиях "душного десятилетия". При всей своей метафизичности формула: "Бытие определяет сознание" является приблизительно верной. никто не может быть свободен от мира, в котором живет. Поэтому, если в литературном произведении изображается новый этап развития общества, то по новому изображается и герой, пусть он и кажется тысячу раз узнаваемым.

Что же касается традиционности... Трудно отрицать, на мой взгляд, существование глубокой связи между Андреем Симагиным и Иешуа Га-Ноцри. А от Иешуа ниточка уходит в прошлое: к князю Мышкину, к Прометею, единственному абсолютно доброму богу, придуманному человечеством, к евангелистам.

Не нашему поколению решать вопрос: можно ли сравнивать В.Рыбакова и М.Булгакова. Я лишь указываю на определенную общность героев, корни которой - в литературной традиции изображения Добра.

Близость этических концепций, между которыми лежат столетия исторического развития, не должна нас удивлять. Ведь миф, даже очень древний, продолжает жить в общественном сознании, пока не исчезли условия, некогда его породившие. Меняется лишь форма, обрамление. А содержание, отражающее структуру конфликта, иллюзорным разрешением которого стал миф, остается неизменным.

Идея общества, в котором отношения между людьми строились бы на основе разума и доброты, возникли очень давно. Тысячелетиями не удавалось построить такой мир. Поэтому мечта о нем почти в неизменном виде передавалась из поколения в поколение. Так продолжали и продолжают древние образы Христа, Иуды, Марии Магдалины. Прежней осталась их символика: Доброта, означающая Спасение, Предательство, Любовь.

Почему-то, читая Евангелие, мало кто обращает внимание на существенную деталь - Иуда Искариот не только предатель, но и апостол, ученик Христа, познавший Добро. Их ведь было всего тринадцать на всю планету. "Истинно говорю, ОДИН ИЗ ВАС предаст меня". Мне кажется, именно в этих словах заключена сущность евангелиевской легенды. Иисус был предан, осужден, казнен ТЕМИ, КТО ПОНИМАЛ, ЧТО ОН ПРИНЕС СПАСЕНИЕ. Так отразилось в мифе древнее, уже тогда древнее противоречие: человечество смогло сформулировать этический принцип всеобщего добра, но оказалось не в силах ему следовать.

"Непосвященным странна

эта изменчивость ветра:

снова в герои страна

нас выбирает посмертно

Истина, вроде, проста.

Но обернешься - повсюду

то распинают Христа,

то поощряют Иуду".

(И.Вакели)

Мы не показали еще, в чем проявляется реальная общность таких совершенно разных на первый взгляд людей, как Христос, князь Мышкин, Андрей Симагин. Вопрос очень трудный. На ум приходят одни общие слова: умение любить, умение прощать, человечность. Быть может, доказательство - в сравнении ответа Симагина Антону и разговора между Иешуа и Понтием Пилатом, который взят в качестве эпиграфа к этой главе.

"Все они добрые люди".

Индукция добра! Наверное, это ключ к образу Симагина, как и к образу Иешуа. Умение и желание видеть в других прежде всего хорошее. Очень редкое человеческое качество. Вячеслав Рыбаков пытается объяснить:

"Пока есть обратные связи, и сознание развивается, доминируют эмоции типа "верю", "интересно", "люблю", которые отражают стремление сознания к расширению деятельности. Когда конструктивная область отвергается, развитие прекращается и личность разом теряет двуединую способность усваивать новое из мира и привносить новое в мир. ...Доминировать начинает "не люблю", "не верю"... Тот, кто развивается, увидит скажем в бестактной назойливости преданность, в злой издевке дружескую иронию... а тот, чье конструктивное взаимодействие с миром прервано, наоборот, в преданности - назойливость, в шутке - издевку... именно тут и расцветают всякие комплексы и мании".

По Рыбакову "способность усваивать новое из мира и привносить новое в мир" изначально присуща человеку. Общество, однако, подавляет ее. Возникает Синдром Длительного Унижения (СДУ), "профессиональная болезнь чиновника" (добавим - ученых, писателей, учителей - словом, людей). Если человека унижать слишком долго, он теряет способность к развитию. Исчезают обратные связи. И творец превращается в подонка.

Именно так. Ведь предает "один из вас".

Предает Валерий Вербицкий, старый, еще школьный друг Симагина. Талантливый писатель. Во всяком случае, когда-то талантливый.

"Где золотое время, когда душа кипела, а начальная страница столистовой тетради в клетку, чистая, девственная, молила: возьми, вспаши! И обещала новое и неизведанное - то, чего никто, кроме меня не знает и не узнает никогда, если не увижу и не расскажу; вспыхивали миры, оживали люди, копеечная ручка была мостом в иную Вселенную... Белая бумага! Как, Вы не слышите, она же кричит: вот я! Укрась меня самым чудесным, самым нужным узором: словами. Драгоценными, летящими словами. Побеждающими смерть, убивающими боль, знающими мудрость!.."

Я искусственно разорвал цитату, не приведя ее заключительных слов. Вспомнив себя молодого, Вербицкий восклицает: "Боже, какой кретин!"

А ведь мысли были окрашены в светлые тона. Творчество всегда приносит радость и несомненно Вербицкий был счастлив тогда. И вдруг, такое безоговорочное отрицание.

"Логика ренегата: "Я тебя покинул, следовательно, ненавижу". (Л.Мештерхези "Загадка Прометея")

Вербицкий добивался признания долгие годы. Ходил по издательствам, выслушивал критику безграмотных редакторов, унижался. Становился профессионалом, то есть, человеком, пишущим не то, что хочется, а то что надо. Стал им. Был принят в писательскую среду. Сделался, наконец, модным и известным.

Пришло умение, "неэмоциональный инструментарий, технический набор стереотипов". Зато ушло естественное, неотъемлемое свойство каждого писателя - способность понять и полюбить людей.

СДУ - Синдром Длительного Унижения.

"Его не любили, и он это знал. То ли, потому, что он был здесь, за исключением Ляпишева, единственным профессионалом. То ли потому, что за пять лет он сумел сделать и продать три повести и десяток рассказов.

То ли потому, что он презирал их".

А чтобы ненависть и презрение не привели к полному творческому бессилию, Вербицкий находит удобную замену необходимой писателю любви к окружающим людям. Он начинает абстрактно любить все человечество сразу.

"- Я человек человечества. Не семьи. Не профсоюза. Не расы. Я - член вида, и этот вид - мой дом. Только такой подход дает возможность не делить людей на своих и чужих, а значит - понимать всех, сочувствовать всем, любить всех...

- Чихать на всех,-сказала Ася".

Вроде бы не плохие слова. " Не делить на своих и чужих, понимать всех..." Только почему-то вспоминается Ринальдо. "Мы спасаем не людей, а человечество".

И вспоминается, вновь вспоминается, вечная гуманистическая традиция мировой литературы: Булгаков, Толкиен, Дюрренматт. Нельзя остаться верным обществу, предав человека. Нельзя любить человечество и презирать людей.

Сюжетообразующий конфликт "Очага на башне" - это столкновение Вербицкого и Симагина. Симагин - воплощение Добра. А Вербицкий? Почему-то никак не поворачивается язык назвать его олицетворением Зла. Даже зная его предательство.

Слишком много светлого в Вербицком. Слишком много в нем от Симагина. Слишком он сильнее и выше "восьмидесятников", таких, как отъявленный приспособленец Роткин или вечно пьяный Ляпишев.

"Истинно говорю, один из вас предаст меня".

Но сначала он предаст себя. Многократно.

Встреча Симагина и Вербицкого произошла в известной мере случайно. Вайсброд, научный руководитель Андрея, написав повесть, вышел на Вербицкого. В разговоре он упоминает имя Симагина в связи с работами по биоспектралистике.

Я уже упоминал этот термин, изобретенный В.Рыбаковым. В романе описанию новой науки посвящены многие страницы. Собственно, и СДУ, и обратные связи, и конструктивная область сознания - все это рабочие термины. Сущность биоспектралистики - в изучении спектров электромагнитного, слабого и сверхслабого излучения мозга. Излучение, конечно, строго индивидуально, но подчиняется определенным закономерностям. Так, у больных оно иное, чем у здоровых людей. Отсюда - метод лечения: подсадить больному "здоровый спектр", скорректировать излучение. Тогда - по принципу саморегуляции гомеостаза - должна исчезнуть болезнь, вызвавшая отклонение. Вайсброд и его сотрудники пытаются лечить рак.

Но область возможных применений намного шире. Любовь и дружбу можно рассматривать как случай резонанса эмоциональных спектров. Значит, можно предсказать устойчивость брака и помочь, сблизив спектры. Можно излечивать комплексы. Можно расширять до предела конструктивную область сознания, подавляя и уничтожая СДУ.

И еще шире! Симагин теоретически предсказывает "латентный спектр", открывающий новые, нереализованные человеческие возможности. Какие? Неизвестно. Может быть, умение летать. Или телекинез.

Или телепатия. Вот и ниточка к "Мотыльку и свече".

Одна из глав романа целиком посвящена работе Симагина. Она прекрасно передает ощущение радости творчества. Андрей много думает о смысле своей деятельности. Доминируют: "люблю", "интересно". "Счастье для всех, пусть никто не уйдет обиженным". (А. и Б.Стругацкие "Пикник на обочине")

Возможных негативных последствий биоспектралистики Симагин просто не желает замечать. Вербицкий, напротив, начинает именно с них. Доминируют: "не верю", "не люблю". Даже не уяснив толком содержание работы Симагина и Вайсброда, он делает обобщающий вывод: "Их совершенно не заботит, выдержит ли человек искушение техникой, искушение ростом искусственных возможностей, которые они измышляют наперебой. Ведь кто хватается за искусственные возможности? В первую очередь тот, кто уже не может сам. Тот, кто не в силах создавать и потому хочет заставлять".

Вербицкий едет к Симагину, чтобы высказать ненависть, презрение к этой науке. Но Симагин не воспринимает его эмоции. Для него Вербицкий - старый друг, желанный гость. Испорченный телефон. Они не понимают друг друга.

Дискуссии о вреде биоспектралистики в романе нет. Доказательствами становятся поступки. Симагин приглашает Вербицкого в лабораторию, записывает его спектр. Видит огромный пик СДУ и тогда от неловкости (копался в душе друга!) дарит ему кассету.

Вербицкий продолжает приходить в гости к Асе и Симагину. Зачем? Он и сам себе этого объяснить не в состоянии.

"...Но вдруг словно вновь ощутил щекой горячие дуновение проносящегося рядом солнечного сгустка - и вновь зазвенела проклятая струна".

Индукция доброты - наверное это именно она. Ведь если способность усваивать новое из мира и привносить новое в мир естественна, если доброта - естественное и неотъемлемое свойство человека, то каждый, подсознательно, будет стремиться к источнику индукции. К Симагину.

Вербицкий интерпретирует свое состояние как внезапно вспыхнувшую любовь. И в ремесленнике просыпается прежний мечтательный творец. "За три дня он сделал два больших рассказа".

Здесь наступает сюжетная развилка. События могли бы пойти по другому пути. Если бы у Аси хватило мудрости ответить на чувство по-человечески. Индукция пошла бы дальше.

Она не прочитала принесенные ей рукописи. Вербицкий уничтожает их. "Было очень больно". Дважды повторяется Рыбаковым эта фраза. Второй раз, когда Ася прерывает беременность. Это - важный паралеллеризм. И герой и героиня сами уничтожают то, что несли в мир. Ася вступает на дорогу, проложенную Вербицким.

Валерий интерпретирует биоспектралистику по своему. Он подсаживает Асе свой спектр используя кассету, которую ему подарил Симагин. Правильно указывал Сашенька Роткин: "Любое новое средство будет использовано в старых целях".

Вербицкий добился своего. Но Ася не была ему нужна. Он не любил ее, не ее добивался. Света. Теплоты. И предал все это. Утонченно, издевательски убил ПРИ ПОМОЩИ ИЗОБРЕТЕНИЯ АНДРЕЯ СИМАГИНА.

Спору нет, в мире, состоящем из Симагиных, биоспектралистика - панацея для человечества. Чем она стала в мире Вербицких, мы видели.

Но ведь Вербицкий - вершина той кучи хлама, которую представляют собой "восьмидесятники". Интересно, чем может стать биоспектралистика в мире Роткиных?

У Р.Шекли в "Паломничестве на Землю" нечто подобное используется для утонченной проституции. Думается, это еще далеко не худшее возможное применение.

Собственно, нельзя сказать, чтобы Симагин этого не понимал. Но он - профессионал. Главное - работа. И Симагин говорит Кашинскому, одному из сотрудников лаборатории: "...тут решит статистика: если из десяти трое будут ломать, пятеро сидеть сложа руки и только двое делать, мир рухнет обязательно. Обязательно. Но я дам шанс делать".

Странная позиция! Во-первых, "если" тут решительно не причем. Во все времена ломало в социальном смысле намного больше народу, чем строило. Чтобы понять это, достаточно ответить на один единственный вопрос. К какой реальности мы ближе, к "Мотыльку и свече" или к "Первому дню спасения"? Во-вторых, не понятно, почему Симагин считает свою арифметику априорной. Ведь он сам только и делает, что старается (не всегда осознанно, правда) ее изменить. Сделать Людьми всех, кто его окружает. Асю, Антона, Кашинского (который, кстати, его ненавидит). Вербицкого.

Иногда, это ему удается.

Тогда, быть может, не работа Симагина Спасение, а сам Симагин? К сожалению, тоже нет.

"Те, в ком детство укоренилось прочно, всю жизнь стараются сделать все вокруг таким же чудесным, каким оно им казалось. Из этого - и подвиги, и ошибки. А остальные,- им не о чем мечтать, понимаешь?" (В.Рыбаков "Первый день спасения")

Наверное, эти слова выражают нравственную концепцию Вячеслава Рыбакова. Во всяком случае, их повторяют все его положительные герои - Мальчик. Дымок. Андрей Симагин. "Сделать все вокруг таким же чудесным, каким кажется детство".

Как сделать? Собственно, мы уже пытались ответить на этот вопрос, говоря об индукции добра.

История человечества - сложный динамический процесс. Как и в физике, в социологии движение определяется силами. И сил только две, "хотя превращений этих сил и исчислить невозможно". Стремление системы сохранить свою структуру порождает процессы Ле/Шателье, то есть, явление противоиндукции. Стремление системы внедрить свою структуру в окружающий мир, сделать его таким, как хочется, вызывает индукцию. Силы эти тем больше, чем больше энергия связи системы.

Анализ исторического процесса - это, по сути, изучение лишь двух вопросов: какова структура общества и какова энергия связи входящих в него подсистем. Знать это - значит знать все. Ведь энергия связей определяет характер взаимодействия, а взаимодействие систем порождает развитие. То есть, ответив на эти два вопроса, мы сможем предсказать будущее.

Теперь изменим постановку задачи. Мы обнаружили в обществе две противоположные тенденции - фашизация и антифашизация. Зная энергии связей систем, порождающих индукцию и противоиндукцию, мы предскажем будущее. Значит, ИЗМЕНЯЯ ЭНЕРГИЮ СВЯЗИ СИСТЕМ, МЫ БУДУЩЕЕ ИЗМЕНИМ.

А менять можно только одним путем - опять-таки индукцией - ведь других сил нет. Поэтому каждый человек любым своим действием или бездействием объективно способствует одному из процессов - либо фашизации, распространяя злобу, ненависть, равнодушие,- либо антифашизации, распространяя доброту, любовь, человечность.

Так значит Симагин - решение?

Во всяком случае, он близок к нему. Ближе всех.

Но "светлый круг Добра", созданный Симагиным, разваливается. Индукция гаснет. Почти. Остается девятилетний Антон. И Симагин говорит себе: "Когда-нибудь это станет привычным... Я очерствею, оглохну. Я перестану видеть как сияет и зовет в сияние морской прибой. А если меня почему-либо полюбит женщина, я и этого не увижу? Так? Неужели так?"

Наверное нет. У него хватит силы выдержать самому. А на другого хватит ли сил?

В столкновении Симагин - Вербицкий Андрей одержал моральную победу. Но сделать Вербицкого таким, как он, Симагин не смог. Поэтому и сработала противоиндукция. И развалился на куски ласковый мир.

Почему так случилось? Я повторяю уже высказанную мысль - абсолютная доброта не есть абсолютное добро.

Вербицкий видит в людях ТОЛЬКО плохое. Симагин - ТОЛЬКО хорошее. И то, и другое - ошибка. Симагин ошибается в лучшую сторону, чем Вербицкий. Но нельзя строить свою жизнь на неправильных оценках.

Человек должен разбираться в мире, в котором живет. Не строить розовых иллюзий, но и не надевать черные очки. И определяя свое поведение на основе разумного анализа ситуации, человек должен стремиться сделать мир лучше, чем он есть, как подсказывают чувства и совесть.

Абсолютная терпимость, безграничная доброта Иешуа, князя Мышкина, Андрея Симагина, могут быть лишь примером. В какой-то мере - прекрасным. Но если вдруг борьба, нужно уметь драться. Даже если ненавидишь это. Особенно, если ненавидишь.

Будда спросил ученика: "Умеешь ли ты лгать?" "Нет, учитель",- возмущенно вскричал тот. "Тогда иди и научись, ибо всякое неумение не достоинство, а слабость".

Но как удержаться, чтобы не стать сначала Вайсбродом, потом Вербицким, а потом, быть может, и Родкиным? Любое направление действия - компромисс с совестью, а борьба - отрицание доброты. Я могу предложить лишь один принцип, древний, известный в физике с XVII века. Принцип относительности. Примененный к этическим проблемам, он звучит следующим образом:

НЕ СУЩЕСТВУЕТ АПРИОРИ ВЫДЕЛЕННОЙ СИСТЕМЫ ВЗГЛЯДОВ.

Данный принцип полностью симметричен относительно "своего" и "чужого". Нельзя считать свои мысли, свои взгляды, свои убеждения лучше чужих. Но не нужно также считать их хуже. Нельзя без предварительного изучения отвергать чужие взгляды, но если без изучения отвергаются ваши, постулат относительности тоже будет нарушен. Поэтому наш принцип требует ДИАЛЕКТИЧЕСКОЙ ТЕРПИМОСТИ, которая в отличие, например, от терпимости в христианском понимании этого слова, подразумевающей смирение, непротивление злу насилием, покорность, включает в себя требование обоснованно защищать свои убеждения, что приводит к нетерпимости по отношению к нетерпивым взглядам.

Иными словами: преступно видеть в друге врага и глупо видеть во враге друга. Право и долг - бороться с врагом, позволяя себе то же, что и он, не больше, но и не меньше. И целью является не победа, не уничтожение врага. Иногда это неизбежно. Но индукция пойдет в нужном направлении, только если результатом борьбы станет превращение врага в друга.

"Помиритесь, кто ссорится,

Позабудьте про мелочи,

Рюкзаки бросьте в сторону -

Нам они не нужны.

Расскажите про главное,

Кто сказать не успел еще,-

Нам дорогой оставлено

Пять минут тишины.

От грозы темно-синие,

Злыми ливнями полные,

Над высокими травами

Поднялись облака.

Кровеносными жилами

Набухают в них молнии.

Но гроза не придвинулась

К нам вплотную пока".

Мы подошли к концу нашего литературно-социологического исследования. Эта глава посвящена проблеме, которая, собственно, уже выходит за рамки рассматриваемых произведений. Однако, мне кажется, что анализ романа "Очаг на башне" и повести "Дерни за веревочку" останется поверхностным и неполным, если не попытаться ответить еще на один вопрос. Вопрос, который явно не ставился Вячеславом Рыбаковым, но вытекает из его гражданской позиции.

В.Рыбаков начинал с изучения статических моделей будущего. Если повесть "Мотылек и свеча" считать тезисом, то "Доверие" и "Первый день спасения" образуют антитезис. Классическое рассуждение, разумеется, должно включать в себя еще один элемент - синтез. Именно на уровне синтеза преодолевается диалектическое противоречие тезы и антитезы и создается новая сущность - доказательство.

Первой попыткой добиться синтеза стала ранняя повесть "Дерни за веревочку", но окончательное доказательство было построено только в романе "Очаг на башне". Появление этого произведения ознаменовало завершение определенного этапа творчества Вячеслава Рыбакова. "Очаг на башне" как бы замкнул круг, начатый повестью "Мотылек и свеча". С его выходом в свет все пять книг ленинградского писателя сложились в единую логическую последовательность.

Синтез всегда значительно сложнее своих составляющих. Поэтому так трудно анализировать "Дерни за веревочку" и "Очаг на башне",- произведения, в которых рассматриваются уже не статистические построения, но динамика общественного развития. В.Рыбаков исследует основные социальные силы и их наблюдаемые, надстроечные проявления, складывающиеся в две противоречивые тенденции - фашизации и антифашизации. Этим тенденциям: их истокам, особенностям взаимодействия - посвящена статья. Возможно, достаточно вольно интерпретируя намерения В.Рыбакова, я попытался проанализировать сюжетообразующий конфликт романа "Очаг на башне", исходя из законов диалектики.

Представляет интерес, однако, и другой возможный путь. Ничто не мешает нам применить к исследованию реальности, задаваемой "Очагом на башне" и "Дерни за веревочку" основную схему логического рассуждения. Пусть, тезу образует явление индукции коммунистических отношений, антитезу - процесс фашизации. Обе тенденции существуют параллельно, обе со временем развиваются и усиливаются. Противоречие между ними, очевидно, антагонистическое и неразрешимое.

В книгах В.Рыбакова изучается "душное десятилетие" - историческая эпоха, в которой борьба процессов фашизации и антифашизации лишь начинается. Разумно поставить вопрос: каким окажется логический синтез, результат исторического развития и усиления двух всепроникающих и взаимоисключающих социальных тенденций? Чтобы решить эту проблему, попробуем продолжить реальность "Очага на башне" в будущее, выходя тем самым за очерченные автором границы.

Снова применим физические аналогии. Нарастание двух противонаправленных процессов мы вправе интерпретировать как быстрое и значительное увеличение потенциальной энергии и, следовательно,- уменьшение устойчивости системы. На определенном этапе ситуация становится нестабильной: в системе возникают быстрые, случайные непредсказуемые изменения,- происходит так называемая "раскачка". Второй закон диалектики указывает, что дальнейшее усиление взаимоисключающих тенденций в условиях продолжающегося падения уровня стабильности неизбежно приведет к качественному скачку.

Предшествующий скачку период раскачки продлится не долго, поскольку нарастание колебаний в системе всегда представляет собой процесс с положительной обратной связью. Значение этого периода - лишь в возможности определить момент начала перехода к новому качеству.

Конкретизируем наши рассуждения. Что может означать термин "новое качество" в применении к процессу взаимодействия общественных тенденций фашизации и антифашизации. По-видимому, только одно: переход к явной и открытой борьбе.

Таким образом на смену "душному десятилетию" придет эпоха "Тайфуна". Это название представляется мне удачным. Оно не только подчеркивает особенности нового исторического этапа, но и заставляет вспомнить решающее значение Великой Отечественной Войны.

Трудно предсказать сколько времени продлится "Тайфун". Во всяком случае вряд ли кто-нибудь из нас доживет до его конца.

Столетняя гражданская война выглядит, конечно, полным абсурдом. Любому социологу, экономисту, историку очевидна абсолютная невозможность столь длительного вооруженного конфликта на современной стадии развития общества. Попробую внести ясность. Гражданская война - это крайняя, предельная, отличающаяся наибольшей ожесточенностью форма борьбы социальных классов. Предметом этой борьбы всегда была собственность. Характер владения собственностью определяет политическая власть, поэтому сущностью гражданской войны всегда являлась открытая борьба классов за политическую власть.

"Тайфун", разумеется, тоже эпоха открытой классовой борьбы. Но коренным вопросом теперь оказывается не собственность и не власть, а МИРОВОЗЗРЕНИЕ. Понятно, что этот вопрос не может быть решен вооруженным путем. Мы уже говорили, что, хотя во Второй Мировой Войне были разбиты вооруженные силы фашистских держав, сломлена их экономика, идеология фашизма осталась по-существу не тронутой.

Итак, особенности эпохи "Тайфуна" определяются тем, что основное содержание борьбы лежит в сфере идеологии и тем, что противоборствующие тенденции всепроникающи, то есть - конфликт пронизывает все социальные слои, проходит через каждого человека. Отметим, что последнее обстоятельство чрезвычайно затрудняет, а, может быть, делает невозможным социальный анализ, основанный на классическом определении классов. В такой войне вооруженные столкновения составляют лишь малую, незначительную часть. Потеряет смысл понятие фронта. Он будет везде. Поскольку борьба за власть ни в коей мере не является содержанием "Тайфуна" сложится, вероятно, довольно парадоксальная ситуация: при абсолютной нестабильности социума, государственная система останется вполне устойчивой. То есть, борьба будет проходить внутри нее. Это, кстати, еще одно основание считать будущие события весьма размытой, странной войной, войной без войны. Если уж противодействующим силам приходится действовать в рамках, обусловленных суверенитетом государства, то тем самым устанавливаются определенные "правила игры", не допускающие, по крайней мере, крупномасштабных боевых действий.

Итак, медленная, вялая война. Вооруженные схватки редки и замаскированы. Они - лишь надстроечные проявления "Тайфуна". А в глубине идет ожесточенная борьба идеологий. Предвестники ее уже видны. Это, например, все углубляющийся и вовлекающий в свою орбиту новых и новых людей конфликт между издательствами, публикующими НФ. Характерно, что точно такой же конфликт имеет место в изобразительном искусстве, в музыке. Аналогичная ситуация складывается в медицине. Продолжает возрастать напряженность в отношениях между разными лагерями педагогов. И так далее.

В каждом из этих конфликтов нетрудно проследить исходные тенденции индукции фашизма и противоиндукции коммунистических отношений. Какова же в условиях приближающегося "Тайфуна" задача тех, кто считает себя коммунистом? Ясно одно - не коммунистам нужны вооруженные столкновения, кровь на улицах, хаос в стране, разливающийся в обществе страх, чреватый исступленными криками: "Порядка! Дисциплины! Вождя!" Но и к такому повороту следует быть готовым.

Кажется, что фашизм многочисленнее, организованнее, во многом - сильнее. Тем не менее, его шансы на окончательную победу в "Тайфуне" ничтожны. Просто, коммунизму есть за что драться. За мечту, принадлежащую всему человечеству. За то лучшее, что есть в каждом. Есть уже потому, что сама структура психики делает людей существами социальными. Однако неподготовленность, ошибки антифашистов, обыкновенная глупость могу затянуть "Тайфун" на сотни лет, привести к миллионам и миллионам жертв, оставить потомкам разоренную искалеченную планету.

Наша стратегия проста. Индукция.

"- Что вы предлагаете делать? Только конкретно, пожалуйста, конкретно!...

- Конкретно...- повторил я.- Конкретно я предлагаю план распространения человеческого мировоззрения в этой стране..."

Но для этого нужно создавать "круги света" - союзы единомышленников везде - в школах, в творческих группах, в университетах и научных лабораториях. Союзы, внутри которых сопротивление процессу индукции стремилось бы к нулю, и каждый новый человек оказывался бы под влиянием коммунистической идеологии.

Вторая и главная задача - создание системы образование и воспитания - ведь именно "высокий уровень воспитания творит чудеса в душах людей". Реализация этой программы представляет собой создание "новой педагогики", распространяющей коммунистическое образование а вместе с ним и коммунистические отношения. Это потребует многих десятилетий. Так что не будет ни переворота, ни революции. Ни быстрых и громких побед. Но нет иного пути вперед. Общественная практика и литература доказали это вполне убедительно.

"Завидовал кто-то птицам,

Но был не из рода Дедалов,-

Чтоб медленно вверх возноситься,

Он лестницу вырубил в скалах.

Ступени - замена полета,

Ступени - замена полета,

Ступени - замена паденья,

Ступени - работа, работа,

Терпенье, терпенье, терпенье".

(В.Шефнер)

"Тайфун", если коммунисты смогут выполнить предложенную программу, закончится переходом к РАННЕМУ КОММУНИЗМУ. Это еще не время "Туманности Андромеды" и даже не "Хищных вещей века" или "Стажеров", поэтому третья задача - создать теорию общественного развития, имеющую какую-то реально предсказательную силу. В конце-концов, сейчас мы в состоянии делать лишь самые общие прогнозы, почти бессодержательные в силу своей абстрактности.

Создать - чтобы поднять уровень аргументации за коммунизм. Чтобы убеждать своих, доказывать союзникам. Чтобы враги превращались в друзей. И если не научимся - грош нам всем цена.

"- Экий ты инакомыслящий,- проговорила она негромко...

- Нет,- устало сказал Дима...- Просто-то мыслящих не много, а уж инако... Ежели ты мыслящий, так будь добр, сядь и напиши "Капитал" про двадцатый век..." (В.Рыбаков "Дерни за веревочку").